У кати болит нога

Сергей взвизгнул, еще выше взметнул ноги. Перевернулся в воздухе, слетел с дивана и ринулся обратно, за дверь.

Катя вскочила и с топотом исчезла. Действие заняло не более минуты. В наступившей тишине я перевела дух, раздумывая, идти проводить воспитательную работу или продолжить игру.

– Да-а, а вот у нас такого нет, – завистливо сказал Сашка, и я осталась.

Не всегда всё кончалось так мирно.

Недавно встретила Надежду Панфилович, и она вспоминала:

– Твои дети произвели на меня неизгладимое впечатление с самой первой встречи.

Они подрались, Сережка укусил Катю за ногу до крови, а Катерина шибанула его и разбила нос. До сих пор эта кровавая разборка у меня перед глазами.

А сколько времени прошло? Считать не хочется, но сейчас мои внуки старше, чем дети были тогда.

В декабре Алешка отвез бабушку в Батуми на новую квартиру, и помог там маме с ремонтом, оклеил обоями комнату. Я купила по случаю розовые обои, которые мне не очень-то нравились, и сменила их на бежевые (которые Гамлет донес), а эти отдала и имела возможность любоваться на них все годы, пока ездила в Батуми. В 98-ом году я продавала эту квартиру с этими самыми розовыми обоями, заметно выгоревшими.

Дорогие мама и бабушка!

Поздравляю вас с Новым годом! (не с 81, как ты нас, мама, поздравляешь, а с 82)

Желаю счастья и благополучия на новом месте.

Мы на Новый год собираемся быть дома.

Сегодня Катя и Алексей едут на ёлку, а Сережка с соплями сидит дома. Он потерял ключ от квартиры и до 7 часов вечера был на улице, Катя тоже, но она была на кружках.

У Кати болит нога – неизвестно что. Воюет в школе с учителями и в результате имеет по труду двойку в четверти. Нас вызывали в школу, но сейчас конец года, никак мы не можем прийти.

Как ваши дела, как складывается жизнь на новом месте. Где ты работаешь? Кто ходит к вам в гости? Не представляю себе ваш быт, хотя ты пишешь подробные письма. Свекровь приезжать не собирается. Так что бабушки натянули нам нос.

Сережа учится неважно, плохо пишет. Не знаю, как кончит четверть.

Вот и все наши скудные новости. Я работаю много и устаю.

Пишите, ваша дочь и внучка Зоя.

Катя обиделась на учительницу труда, та была груба с ней, и Катерина ей в ответ нахамила и извиняться отказывалась. Учительница вызвала в школу родителей. Надо было бы послать Алешку, он бы послушал, покивал головой, но пошла я и сказала приблизительно следующее:

– Девочка наша очень упрямая, и требовать, чтобы она при таком нажиме, двойки в четверти, извинилась, если она считает, что вы её обидели, я не могу. Бесполезно. Разбирайтесь сами.

То ли Катя извинилась, то ли учительница смягчилась, но вместо двойки появилась тройка в четверти.

А Таисия Петровна, которая, видимо, надеялась, что мой визит в школу удовлетворит учительницу, когда это не произошло, страшно разозлилась.

– Вот еще, – сказала она. – Она мне из отличницы троечницу делает.

И сама исправила тройку на четверку.

– А то потом вылезет эта тройка где-нибудь и помешает Кате, – беспокоилась классная, которая заметно выделяла Катю среди своих учеников.

А новый год встречали дома, и ёлку, наверное, наряжали, но возможно, искусственную. Мама, уезжая к магнолиям, оставила её нам.

1982 год. Продолжение учебы в аспирантуре, поездка на юг, история с собакой

Самое тяжелым препятствием на моем продвижении к степени кандидата наук оказалось, неумение заправлять фотопленку в бачок.

Я не могла ничего делать без контроля глазами, координации вслепую у меня не было никакой. Молодой дипломник Пикаева Саша Козлов быстро и ловко заправил пленку в бачок, я успешно повторила, а потом закрыла глаза и попыталась сделать то же самое.

Проклятая пленка стала жесткой, коварно скрутилась, и не желала укладываться в направляющие бороздки бачка.

– Пальчиками щупайте, пальчиками, – говорил мне Саша, где-то в темноте под ухо. – И не цапайте пленку, где попало, потом пятна от пальцев будут, держите за ребро.

– И что же вы, Зоя Карловна, деток своих бросили, а сами такими глупостями занимаетесь, – выговаривал мне серьезный Сашка, наблюдая за движением моих неумелых рук.

Наверное, я была надоедлива, стараясь обучиться незнакомому делу, но в лаборатории ко мне относились терпеливо, никто не обижал, во всяком случае, склок я не помню. Может быть, за глаза что-то и говорили, не без этого, ну да как не обсудить нового человека, не поискать в нем недостатков, но мне, казалось, что нашли не только недостатки, но и достоинства.

Просидев два дня за этим скучным занятием запихивания пленки в бачок, я решилась и стала заправлять настоящую пленку в темной комнате, где совершенно ни зги не видно, так и хочется открыть дверь и посмотреть, что же у тебя получается. Первое время я работала на трех чужих кюветах, но потом заказала себе десяток кювет. Дифференциальные уравнения и кинетику я знала достаточно хорошо, чтобы не испытывать никаких затруднений с обработкой экспериментальных данных, а вот получать эти данные первое время было затруднительно.

Наука припаивания молибденовых стеклянных трубочек к кюветам была второй трудностью. Запаивать и вскрывать их я умела, а вот удлинять после обрезки – нет, и Валера Чудаков, который был туда же откомандирован задолго до меня, учил меня припаивать трубочки к переходам кварц-молибден. Так я с миру по нитке осваивала кропотливый физико-химический эксперимент.

После подготовки образцов работа на ускорителе была достаточно простой, – жми себе кнопки, фотографируй экран после импульса. Потом проявление и обработка данных.

С проявлением вышел конфуз.

В лаборатории стояла банка с проявителем, которую готовил кто-нибудь из сотрудников, а потом пользовались все работающие в этой комнате. Долгое время я пользовалась чужим трудом, но в один прекрасный день у меня получилась мутная пленка и Галка Семенова, молодая сотрудница Пикаева, объяснила мне, что качество упало из-за старого проявителя. Рецепт проявителя лежал под стеклом на столе, реактивы хранились под тягой, оставалось только взвесить и смешать. Правда, на банках с веществами были написаны химические формулы и их химические названия, а в рецепте технические названия веществ (например, карбонат натрия вместо кальцинированной соды), что создавало трудности для человека без химического образования, выполняющего такую работу в первый раз. Я дотошно расспрашивала окружающих, что есть что, сопоставляла названия, мне кивали головой, а зря.

Создав замечательный светленький раствор, я вылила испорченный старый, влила новый в банку и гордая тем, что я не только приношу неприятности и неудобства своим присутствием, но и вношу свою лепту в общее дело, с чистой душой и совестью укатила в НИОПиК. А когда вернулась на следующей неделе, мне рассказали, что Саша Понамарев, еще один аспирант Пикаева, доверчиво воспользовались моим проявителем, залили его в бачок и вынули из него совершенно прозрачную пленку, вся фотоэмульсия сползла с нее.

Такая неудача означает неделю работы псу под хвост. Совершенно обескураженная достигнутым эффектом, я готова была со стыда провалиться сквозь землю. Вопрос приготовления проявителя стал вопросом чести.

Я вновь достала все вещества из шкафов, надписала на банках, какие названия чему соответствуют, попросила Семенову проверить это и сделала проявитель и сама им тут же воспользовалась. И хотя в этот раз всё сошло удачно, Галя не решалась использовать приготовленные мною растворы, я вышла из доверия, можно сказать, навсегда, что не помешало нам с Галей в конце концов подружиться и вспоминать эту историю со смехом. Пикаев об этом никогда ничего не узнал, доносительства не было.

Я заказала у нас в стеклодувной необходимое оборудование, смонтировала установку, и теперь могла готовить образцы в Долгопрудном и ездить на Калужскую только для работы на электронном ускорителе два раза в неделю. Это экономило мои силы, час сорок на дорогу в один конец – это тяжко.

Не помню, на каком кладбище были похороны, но мы с Ларисой опоздали и положили цветы на свежую могилу, а рыдающий женский голос за спиной произнес:

– Зачем ему теперь цветы? Его не воскресить.

Это говорила вдова. Обернувшись, чтобы я увидеть её и выразить соболезнование, я наткнулась взглядом на вспухшую от слез Марину.

– Как дальше-то быть? – с отчаянием спросила меня Марина.

А вдова Гены прерывающимся голосом рассказывала, что когда Гену положили в больницу от академии наук, врач успокаивала:

– Совершенно ничего опасного нет, уверяю вас, что ваш муж поправится.

Было Геннадию Васильевичу Фомину, когда он трагически умер всего 42 года, самый расцвет творческих сил. Молодой двадцатилетний юноша, стоящий рядом со вдовой, был их единственный сын.

Я не видела Гену в гробу и долго потом надеялась, что вот зазвонит телефон, и я услышу Генин бас в трубке. Трудно привыкала к мысли об его смерти, глупой, неожиданной.

Его сильный низкий голос был очень хорош и мало вязался с ординарной внешностью невысокого слегка рыжеватого парня.

Нужно было что-то решать со мной, наша с Геной работа оборвалась в самом начале.

Как раз перед болезнью Гена говорил о необходимости измерить константы реакций участвующих в процессе образования окраски веществ.

Семен, который взяв раз надо мной шефство, не бросал в несчастье, поговорил с Дюмаевым обо мне, и они остановились на кандидатуре занимающегося импульсным радиолизом Пикаева Алексея Константиновича, с которым Дюмаев был знаком.

Вот я, через месяц, вытерев слезы, поехала после звонка Дюмаева знакомиться с Пикаевым.

Я читала его книжку « Сольватированный электрон…» еще когда делала диплом.

Это был конец сентября, не топили, я была в голубом плаще, навела макияж, позвонила по внутреннему телефону, и Пикаев вышел ко мне. Алексей Константинович оказался невысоким кругленьким мужчиной в очках с сильными линзами.

Я пересказала ему свою невеселую историю.

Услышав о смерти Гены от игры в мяч, Пикаев удивился:

– Ударил головой мяч, и такое с ним приключилось? А как же по телевизору показывают, как футболисты бьют головой мяч и ничего?

Я мрачно глянула на своего будущего шефа:

– Головы разные.

И этим замечанием его развеселила.

Все остальное он выслушал молча, как-то неодобрительно, особенно, что у меня двое детей. Единственное, что показалось ему обнадеживающим, это физтех за спиной, так, во всяком случае, мне показалось.

– А что, собственно, говоря, имел в виду Дюмаев под просьбой Вас пригреть?

Я остолбенела на секунду. Ничего себе формулировочки! Пригреть!

Но оскорбляться было не к месту, и я сказала, может быть, чуть-чуть хмыкнув:

– Всего лишь стать моим руководителем.

Пикаев был невозмутим и молчал. Трудновато мне с ним было после быстрого и открытого Гены. Он бы обязательно заметил шутку и засмеялся.

Я спросила в лоб:

– Так Вы возьмете меня?

– С начальством не спорят, – последовал малоутешительный ответ.

Мне ездить к ним на Калужскую было очень далеко, от одного этого вариант Пикаева был для меня не самым подходящим, но я тоже не хотела спорить с начальством и промолчала и тут и там.

Мы отправились в первый отдел относить мой допуск. Там было еще холоднее, чем в вестибюле.

– Вы хоть бы посодействовали, чтобы скорее затопили, – сказал Пикаев начальнику группы режима (проку с вас никакого, звучало подстрочно, хоть бы в этом помогли). – Посмотрите, женщина (это я) приехала из другого института, так с непривычки так замерзла, что у нее губы посинели.

Тут чиновник оторвался от писания и впервые глянул и на меня, а не только на мою справку.

– Подумаешь, пусть помадой покрасит, – ответил он.

С этим я и уехала, передав Пикаеву свои результаты, полученные с Геной.

На следующий мой приезд я прошла в комнату знакомиться с народом, и спросила мнение Пикаева о моей работе.

– А что, нужно измерить константы и писать диссертацию, – последовал ответ. Я и начала измерять константы скорости реакций промежуточных продуктов радиолиза матрицы с моими веществами, вот как это называлось.

Компьютер подчеркнул мне красным слово радиолиз. Он прав, не будем углубляться в эту тему, она для узкого круга.

К нам приехал Сашка Ярош расписать пулю, мы сидели в отдельной комнате, закрыв двери, а мои дети паслись где-то в двух других.

Вдруг раздался топот, как будто стадо бизонов летело по коридору.

Дверь распахнулась. В комнату влетела Катя. Прошмыгнула мимо нас, и бросилась на софу, в угол, спасаясь от мчавшегося за ней с криком диких индейцев брата.

Сережка кинулся на успевшую перевернуться на спину сестру, вспрыгнул на нее, в воздухе сверкнули тонкие ножки со сползшими колготками.

Катя протянула руки и легонько, как-то не спеша, как будто не на нее совершалось нападение, пощекотала болтающиеся в воздухе пятки.

Сергей взвизгнул, еще выше взметнул ноги. Перевернулся в воздухе, слетел с дивана и ринулся обратно, за дверь.

Катя вскочила и с топотом исчезла. Действие заняло не более минуты. В наступившей тишине я перевела дух, раздумывая, идти проводить воспитательную работу или продолжить игру.

– Да-а, а вот у нас такого нет, – завистливо сказал Сашка, и я осталась.

Не всегда всё кончалось так мирно.

Недавно встретила Надежду Панфилович, и она вспоминала:

– Твои дети произвели на меня неизгладимое впечатление с самой первой встречи.

Они подрались, Сережка укусил Катю за ногу до крови, а Катерина шибанула его и разбила нос. До сих пор эта кровавая разборка у меня перед глазами.

А сколько времени прошло? Считать не хочется, но сейчас мои внуки старше, чем дети были тогда.

В декабре Алешка отвез бабушку в Батуми на новую квартиру, и помог там маме с ремонтом, оклеил обоями комнату. Я купила по случаю розовые обои, которые мне не очень-то нравились, и сменила их на бежевые (которые Гамлет донес), а эти отдала и имела возможность любоваться на них все годы, пока ездила в Батуми. В 98-ом году я продавала эту квартиру с этими самыми розовыми обоями, заметно выгоревшими.

Дорогие мама и бабушка!

Поздравляю вас с Новым годом! (не с 81, как ты нас, мама, поздравляешь, а с 82)

Желаю счастья и благополучия на новом месте.

Мы на Новый год собираемся быть дома.

Сегодня Катя и Алексей едут на ёлку, а Сережка с соплями сидит дома. Он потерял ключ от квартиры и до 7 часов вечера был на улице, Катя тоже, но она была на кружках.

У Кати болит нога – неизвестно что. Воюет в школе с учителями и в результате имеет по труду двойку в четверти. Нас вызывали в школу, но сейчас конец года, никак мы не можем прийти.

Как ваши дела, как складывается жизнь на новом месте. Где ты работаешь? Кто ходит к вам в гости? Не представляю себе ваш быт, хотя ты пишешь подробные письма. Свекровь приезжать не собирается. Так что бабушки натянули нам нос.

Сережа учится неважно, плохо пишет. Не знаю, как кончит четверть.

Вот и все наши скудные новости. Я работаю много и устаю.

Пишите, ваша дочь и внучка Зоя.

Катя обиделась на учительницу труда, та была груба с ней, и Катерина ей в ответ нахамила и извиняться отказывалась. Учительница вызвала в школу родителей. Надо было бы послать Алешку, он бы послушал, покивал головой, но пошла я и сказала приблизительно следующее:

– Девочка наша очень упрямая, и требовать, чтобы она при таком нажиме, двойки в четверти, извинилась, если она считает, что вы её обидели, я не могу. Бесполезно. Разбирайтесь сами.

То ли Катя извинилась, то ли учительница смягчилась, но вместо двойки появилась тройка в четверти.

А Таисия Петровна, которая, видимо, надеялась, что мой визит в школу удовлетворит учительницу, когда это не произошло, страшно разозлилась.